Творимые легенды и апокрифы - Страница 5

На радостях президент наградил профессора Вагнера орденом Почетного легиона.

– Только, – говорит, – улетайте из Парижа с первым же аэропланом!..

(Рассказ записан со слов двух лиц – тт. Н. А. П. и К. Е. Н-, Они рассказывали почти одновременно, перебивая и дополняя друг друга: отсюда некоторая невыдержанность стиля.)

* * *

Замечание профессора Вагнера:

«Опять выдумки! Со мной этого не было. Но нечто подобное я читал несколько десятков лет назад в каком-то журнальчике. Мне, кажется, начинают приписывать легендарные подвиги.

Предположение, что, если бы блоха была ростом с человека, она могла бы прыгать через высочайшие дома, совершенно неверно: упускается из виду, что притяжение Земли увеличивается прямо пропорционально массе тела или пропорционально кубу линейного увеличения. Несмотря на всю анатомическую приспособленность блохи к прыжкам, увеличенная до человеческого роста блоха прыгала бы почти так же, как человек, или чуть-чуть выше.

У меня есть один проект относительно прыгания, но совсем в другом роде. Я думал о прыгании через пропасти и реки автомобилей и даже поездов, которым сообщался бы известный разгон путем переустройства профиля пути. Мостов не нужно будет делать. Принцип американских гор. Почему бы не устроить такой прыжок вагонов через Ла-Манш? Может быть, это было бы выгоднее, чем постройка тоннеля под Ла-Маншем. Я уж присмотрел и местечко: самое узкое место канала – всего тридцать три километра. Берега крутые, скалистые. Мне только некогда заняться подсчетами. Собираюсь лететь на Новую Землю. Если будут спрашивать – зачем, говорите: разводить страусов.

Ваш Вагнер».

Разводить страусов! Это, конечно, шутка. Быть может, из таких шуток профессора, принятых всерьез и дополненных воображением, и возникли апокрифические рассказы о его изобретениях…

IV. Человек-термо

Рубцов – это я. Илья Ильич. Двадцать четыре года от роду. Румян, весел, подвижен. Товарищи называют меня Чижиком.

Товарищи – это Пронин Иван и Дашкевич Казимир, он же Казя. Пронин похож на меня, он так же молод, весел и подвижен. А Дашкевич даже на самого себя не всегда бывает похож. Он как весенняя погода: то дождь, то снег, то солнышко, то тучи, то тепло, то холодно – всего понемножку. Казя – высокий, худощавый, угловатый. Он здоров, но мнителен и часто находит в себе несуществующие болезни.

Судьба забросила нас очень далеко – на острова Новой Земли. Мы работали радистами на метеорологической станции. Для меня Новая Земля была самой новой. Для Дашкевича новость Новой Земли значительно устарела. Казе надоели однообразные «киносеансы» северного сияния, надоели морозы, зимы без солнца.

– Довольно, три года отдежурил, – говорил он, – и баста! С первым же пароходом я уезжаю отсюда. А если какой-нибудь гидроплан случайно навестит нас, непременно улечу. Я болен. Я совершенно разбит. Меня лихорадит. У меня ломит все тело, как будто…

– Как будто тебя «дружески обнимал белый медведь». Слыхали. Не повторяйся, Казя! – сказал Пронин. – Ты уже третий день киснешь. Пойди к профессору Вагнеру, он, наверно, вылечит тебя.

– Вагнер не медик, – ответил Казя.

– Профессор Вагнер – энциклопедист, всеобъемлющий ум. Пойди к нему, и он очень быстро излечит твою болезнь. Вот Чижик проводит тебя.

Дашкевич нерешительно посмотрел на меня, вздохнул и сказал:

– Нянек мне не нужно. Дойду и сам… А ну как Вагнер меня прогонит! Скажет: я вам не доктор…

Пронин схватил шапку Дашкевича и нахлобучил ему на голову. В то же время я накинул Казе на плечи доху, Пронин раскрыл дверь, и мы вытолкнули нашего товарища на сорокаградусный мороз. Покончив с этим человеколюбивым деянием, мы уселись за аппараты и углубились в работу. Я принимал, а Пронин отправлял метеорологические бюллетени.

Прошел час, а Дашкевич все еще не возвращался. Профессор Вагнер жил недалеко от нас, всего в десяти минутах ходьбы. Пора бы Дашкевичу вернуться. Я уже начал беспокоиться. Волновался и Пронин.

– Трудный случай, – сказал он. – Сам Вагнер, очевидно, затрудняется поставить диагноз. Видно, всерьез заболел наш Казя…

В это время замерзшая дверь ужасно затрещала, заскрипела и открылась. Клубы пара на мгновение наполнили всю комнату, и, когда они рассеялись, мы увидели нашего друга, вышедшего из морозного облака, как Венера из морской пены. Мы внимательно смотрели друг на друга: Дашкевич на нас – с загадочной насмешливостью, мы на него – вопросительно.

Наконец Пронин не выдержал и спросил:

– Был?

Дашкевич с той же загадочной улыбкой молча кивнул головой.

– Вылечил?

Дашкевич не отвечал. Лицо его было очень красно, и он быстро и часто дышал. Очевидно, его лихорадка усилилась. Мне даже показалось, что от него пышет жаром, как от нашей железной печки, когда она накалена.

– Перелечил меня профессор Вагнер! – со смехом ответил Дашкевич и быстро прошел в свою комнату.

– Скверно! – тихо сказал Пронин. – Если Вагнер не помог, то Дашкевичу не выжить…

Мы углубились в работу. Вдруг дверь из комнаты Дашкевича открылась, и из нее вышел он сам, но… в каком виде! Он был в спортивном бескостюмье. Весь красный, словно только что парился в бане до седьмого пота, Дашкевич быстро прошел через комнату, не обращая на нас никакого внимания, открыл дверь… и вышел на сорокаградусный мороз.

Это было нелепо, неожиданно и страшно. Поступок Дашкевича был равносилен самоубийству. В несколько минут он отморозит себе руки и ноги и смертельно застудит легкие. Бедный Казя, он мог совершить это только в бреду! Однако что же мы сидим? Надо бежать на помощь, пока не поздно! Я быстро поднялся и начал надевать свою доху. От волнения никак не мог попасть рукою в рукав. Пронин уже оделся и помог мне.